Неточные совпадения
— Книжками интересуешься? — спросила Марина, и голос ее звучал явно насмешливо: — Любопытные? Все — на одну тему, — о нищих духом, о тех, чей «румянец
воли побледнел под гнетом размышления», — как сказано у Шекспира. Супруг мой особенно любил Бульвера и «Скучную
историю».
— Мы, люди, — начал он, отталкивая Берендеева взглядом, — мы, с моей точки зрения, люди, на которых
историей возложена обязанность организовать революцию, внести в ее стихию всю мощь нашего сознания, ограничить нашей
волей неизбежный анархизм масс…
«Я слишком увлекся наблюдением и ослабил свою
волю к действию. К чему, в общем и глубоком смысле, можно свести основное действие человека, творца
истории? К самоутверждению, к обороне против созданных им идей, к свободе толкования смысла “фактов”».
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную
историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую
волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Мы,
волей судьбы, выводимся в ширь всемирной
истории.
Главная беда России — не в недостатке левости, которая может возрастать без всяких существенных изменений для русской общественности, а в плохой общественной клетке, в недостатке настоящих людей, которых
история могла бы призвать для реального, подлинно радикального преобразования России, в слабости русской
воли, в недостатке общественного самовоспитания и самодисциплины.
Империалистическая
воля пролила много крови в человеческой
истории, но за ней скрыта была идея мирового единства человечества, преодолевающего всякую национальную обособленность, всякий провинциализм.
И очень наивна та философия
истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую
волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
— Я вам объявляю монаршую
волю, а вы мне отвечаете рассуждениями. Что за польза будет из всего, что вы мне скажете и что я вам скажу — это потерянные слова. Переменить теперь ничего нельзя, что будет потом, долею зависит от вас. А так как вы напомнили об вашей первой
истории, то я особенно рекомендую вам, чтоб не было третьей, так легко в третий раз вы, наверно, не отделаетесь.
Что бы он ни делал, какую бы он ни имел цель и мысль в своем творчестве, он выражает,
волею или неволею, какие-нибудь стихии народного характера и выражает их глубже и яснее, чем сама
история народа.
Мне часто приходило в голову, что если бы люди церкви, когда христианское человечество верило в ужас адских мук, грозили отлучением, лишением причастия, гибелью и вечными муками тем, которые одержимы
волей к могуществу и господству, к богатству и эксплуатации ближних, то
история сложилась бы совершенно иначе.
Но обожествление это совершается в жизни святых, в святыне церкви, в старчестве, оно не переносится на путь
истории, в общественность, не связано с
волей и властью.
И задача мировой
истории есть победа над злой
волей в мире, над корнем зла, а не механическое устроение счастья.
Некоторые из товарок пытались даже расшевелить ее. Давали читать романы, рассказывали соблазнительные
истории; но никакой соблазн не проникал сквозь кирасу, покрывавшую ее грудь. Она слишком была занята своими обязанностями, чтобы дать
волю воображению. Вставала рано; отправлялась на дежурство и вечером возвращалась в каморку хотя и достаточно бодрая, но без иных мыслей, кроме мысли о сне.
Известно давно, что у всех арестантов в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то ни стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой
воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние
истории».
—
История длинная! — вздохнув, сказал Тарас и, выпустив изо рта клуб дыма, начал, не торопясь: — Когда я получил возможность жить на
воле, то поступил в контору управляющего золотыми приисками Ремезовых…
Между тем все эти последние
истории продолжали быть обдержаниями или напастями невольными: так, прощальный обед, которым княгиня отвлекла почти всех дворян от обеда, данного в пустой зале собрания графу, вовсе не был ею рассчитан на какую-нибудь обиду, а совпал с этим обстоятельством совершенно случайно, или уже после того действительно нет на свете никаких случаев, а есть на все только одна неисповедимая
воля, без которой не падает ни волос с головы, ни воробей с кровли.
Княжна Анастасия была лет на восемь старше братьев и воспитывалась, по некоторым обстоятельствам, против
воли матери, в институте. Это была старая
история; другая касающаяся ее
история заключалась в том, что княжна шестнадцати лет, опять не по желанию матери, вышла замуж за лихой памяти старого графа Функендорфа, который сделал немало зла семье Протозановых.
В самом деле — во всей
истории Петра мы видим, что с каждым годом прибавляется у него масса знаний, опытность и зрелость мысли, расширяется круг зрения, сознательнее проявляется определенная цель действий; но что касается энергии его
воли, решимости характера, мы находим их уже почти вполне сложившимися с самого начала его юношеских действий.
В
истории Петра, может быть, резче, нежели где-нибудь, высказалось как будто полное отрешение от прошедшего, полный и быстрый переворот
волею одного человека, вопреки привычкам и инстинктам народным.
И Обломов говорит совершенную правду.
История его воспитания вся служит подтверждением его слов. С малых лет он привыкает быть байбаком благодаря тому, что у него и подать и сделать — есть кому; тут уж даже и против
воли нередко он бездельничает и сибаритствует. Ну, скажите пожалуйста, чего же бы вы хотели от человека, выросшего вот в каких условиях...
Судя по времени события и по большому сходству того, что читается в «Записках доктора Крупова» и особенно в «Болезнях
воли» Ф. Толстого, с характером несчастного Николая Фермора, легко верить, что и Герцен и Феофил Толстой пользовались
историею Николая Фермора для своих этюдов — Герцен более талантливо и оригинально, а Ф. Толстой более рабски и протокольно воспроизводя известную ему действительность.
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую
волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая
Историю войны, читают
Историю и государств и человека; восхищаясь славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа; привыкают к грому страшных орудий смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
Никогда ни один народ, ни в древней, ни в новой
истории, не делал таких внезапных отречений от своей народности вследствие
воли одной личности.
Марья Виссарионовна рассказывала какую-то длинную
историю про одну свою родственницу, которой предстояла прекрасная партия и которую она сначала не хотела принять, но потом, желая исполнить
волю родителей, вышла, и теперь счастливы так, как никто; что, наконец, дети, которые слушаются своих родителей, бывают всегда благополучнее тех, которые делают по-своему.
Что бы там ни заговорил за меня какой-нибудь софизм, я все-таки был виноват, я путался в недостойных
историях, водился с безнравственными людьми, и
волей неволей ко мне все-таки прилипла грязь моего прошедшего.
Для их же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот, как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся
история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую
волю спрятали, а прочитали им подложную
волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая
воля должна быть за золотой строчкой…
Формы, в которые они облекаются, их логические одежды, заимствуются из господствующей философской доктрины: так, напр., — конечно, не без особой
воли Божией, — в
истории христианской догматики весьма ощутительно и благотворно сказывается влияние эллинской философии.
Для них возникновение мира есть следствие слепого и нелепого акта
воли, как бы ошибки Абсолютного, повлекшей за собой мировой процесс и ввергнувшей само Абсолютное в «трагедию страдающего бога», причем вся эта
история имеет закончиться бесследным уничтожением безрезультатного мироздания и новым погружением Абсолютного в тупой и сонный покой.
Однако дионисическому эллину не грозила опасность впасть в буддийское отрицание
воли. Острым своим взглядом он видел страшное, разрушительное действие всемирной
истории, видел жестокость природы, ощущал всю истинность мудрости лесного бога Силена — и тем не менее умел жить глубоко и радостно. Его спасала красота.
У так называемых великих деятелей
истории, героев империалистической
воли всегда колоссальную роль играло убийство.
Можно даже установить следующий парадокс, играющий немалую роль в
истории религиозных идей: свобода
воли, вечно стоящая перед устрашающей необходимостью делать избрание навязанного ей со стороны и сверху, порабощала и угнетала человека; настоящее освобождение человека происходило от благодати, а не от свободы
воли; человек свободен, когда ему не нужно выбирать.
Ход
истории определяется не
волею критически мыслящих личностей, а производственными процессами; в России с неотвратимою неизбежностью развивается капитализм, бороться против его развития, как пытаются делать народники, — бесполезно и смешно; община, артель — это не ячейки нового социалистического уклада, а пережитки старого быта, обреченные на гибель; развивающийся капитализм выдвигает на сцену новый, глубоко революционный класс — пролетариат, и наиболее плодотворная революционная работа — это работа над организацией пролетариата.
В
истории революционных движений в России Ткачев является предшественником «Народной
воли», которая в отличие от народнического движения 70-х годов поставила себе политическую задачу свержения самодержавной монархии путем террора.
Несмотря на свои несколько заморенный вид, Пекторалис чувствовал себя очень хорошо: он держал себя как победитель и вел себя на тризне своего врага немножко неприлично. Но зато и случилось же здесь с ним поистине курьезное событие, которое достойно завершило собою
историю его железной
воли.
Его оставили любоваться своею железною
волею и более с ним не разговаривали — и он, бедный, не знал, как много над ним все смеялись; а между тем новая
история ждала его впереди.
Он подробно рассказал ему
историю его рождения и воспитания и окончил сообщением, что по
воле императрицы он теперь получил принадлежащий ему по праву княжеский титул и фамилию его отца и матери…
— Не принимай — твоя
воля. Ну, хорошо, я — прожженная кокетка, хищница — под стать Элиодору Пятову, бездушная актерка! Так ведь? Но что же я такое сделала? Познакомил меня с Пятовым ты… Ты и привез меня к нему. Он помог мне попасть на курсы. Я ему за это благодарна. Да, благодарна. Вот мое настоящее призвание, а не курсы
истории или ботаники. Тайно от тебя я к нему не бегала. Я тебе говорила про тот завтрак. Говорила или нет? — почти гневно крикнула Надя, подняв голову. Он не ответил.
Теперь очень многим, особенно из людей, не знающих
истории церкви, кажется, что лучше всего держать духовенство в зависимости от
воли прихода, и это действительно не противоречит древней церковной практике и имеет свои хорошие стороны, но имеет и дурные.
Ежели Божество отдает приказание, выражает свою
волю, как то нам показывает
история древних, то выражение этой
воли не зависит от времени и ничем не вызвано, так как Божество ничем не связано с событием.
Полупросвещение, интеллигентское, пролетарское мышление видит в общественной жизни, с одной стороны, исключительно субъективные интересы людей и людских групп, их злую
волю, их насилие и эксплуатацию, что и составляет содержание
истории, с другой стороны, борьбу против всего этого и безграничную возможность достигнуть совершенного социального строя путем организованной и активной человеческой
воли, пролетарской или интеллигентской.
А между тем, трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно и постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель более достойную и более совпадающую с
волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в
истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 12-м году.
История исключительно определяется злой и доброй субъективной
волей людей.
Наполеоновские войны, хотя уже сомнительно, но еще представляются нам произведениями
воли героев; но в крестовых походах мы уже видим событие, определенно занимающее свое место и без которого не мыслима новая
история Европы, хотя точно так же для летописцев крестовых походов событие это представлялось только произведением
воли некоторых лиц.
Теория о перенесении совокупности
воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки права, и может быть, необходима для своих целей; но в приложении к
истории, как только являются революции, завоевания, междоусобия, как только начинается
история, — теория эта ничего не объясняет.
Так что. бòльшая часть явлений
истории — междоусобия, революции, завоевания представляются этими историками уже не произведениями перенесения свободных
воль, а произведением ложно направленной
воли одного или нескольких людей, т. е. опять нарушениями власти.
Ежели бы
история удержала старое воззрение, она бы сказала: Божество, в награду или в наказание своему народу, дало Наполеону власть и руководило его
волей для достижения своих божественных целей. И ответ был бы полный и ясный. Можно было веровать или не веровать в божественное значение Наполеона; но для верующего в него, во всей
истории этого времени, всё бы было понятно и не могло бы быть ни одного противоречия.
Полупросвещение, классовая философия
истории объясняет все злой
волей эксплуататоров и не способна познать те объективные начала государственного, общественного и культурного бытия, которые возвышаются над всяким произволом людей.
Стòит только забыть про вопрос о том, каким образом
воля героев производит события, и
истории Тьеров будут интересны, поучительны и, кроме того, будут иметь оттенок поэзии.
Разрешение вопроса о свободе и необходимости для
истории, перед другими отраслями знания, в которых разрешался этот вопрос, имеет то преимущество, что для
истории вопрос этот относится не к самой сущности
воли человека, а к представлению о проявлении этой
воли в прошедшем и в известных условиях.